Литературные скандалы
в карикатуре

Любые конфликты связаны с защитой чести, причем роль здесь играет не только отношение человека к самому себе, но и отношение к человеку общества. В Российской империи понятие «честь» было свойственно прежде всего дворянскому сословию:

В писательско-журналистском мире при конфликтных ситуациях широко практиковалась полемика. Например, очерк Н. С. Лескова «О куфельном мужике и проч. Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом» (1886) современные исследователи определяют как литературную дуэль.

Но корпоративная этика дозволяла обращаться и к внутренним приемам, допустимым исключительно для равных противников. Невербальные способы разрешения конфликтов в литературной среде основывались на преобладающем сначала дворянском воспитании писателей.

Александр Кобринский утверждает:

А Ирина Рейфман, приводя подробности состоявшихся и несостоявшихся поединков (Белый — Блок, Белый — Брюсов, Пастернак — Анисимов, Каверин — Зощенко и т. д.), замечает:

В начале ХХ в., как замечали современники, были «весьма ясны следы воскресающего бретерства. Инцидент „Иорданский — Гессен”, так сильно всполошивший журнальную среду, — он совсем не какой-то одинокий и исключительный».

Публицист «Новостей» Г. К. Градовский вызвал Н. С. Лялина из «Нового времени»; дуэль не состоялась. Подобные ситуации (картель и отказ от дуэли) в журналистской практике встречались довольно часто, что было совершенно непредставимо в дворянском кругу.

Возможно, причиной тому были разные социальные представления о допустимом: дворянин во втором колене, издатель «Нового времени» А. С. Суворин так объяснил отказ от предложения стреляться с В. О. Михневичем:

Помимо физических способов разрешить конфликт и/или отомстить обидчику, в XIX в. стали появляться суды чести и третейские суды. Суд чести как орган постоянный отличается от суда третейского, состоящего из собранных на один раз судей, не имеющих опыта подобных тяжб.

Суды чести и третейские суды принципиально отличались от ритуального характера литературных судов как игровых постановок судилищ над литературным произведением и/или его автором; именно второй случай рассматривает, например, Д. В. Петросян.

Трактовка литературного суда как писательского осуждения редакторов и/или переводчиков встречается и в сатирической графике советского периода.

Тематика третейских судов была весьма разнообразна. Например, одно из первых заседаний было посвящено заявлению И. А. Гончарова, упрекнувшего И. С. Тургенева в плагиате (1860). Жалобу Гончарова сатирически описал Д. Д. Минаев:

На это же намекает и карикатура Н. А. Степанова, где литератор сетует, что его «разорили, ограбили. Я заготовил по крайней мере на 4 000 р. материалу для романа, и все это украли. <…> Похитили мысли, которые были еще в голове». Сатирические отклики только подтверждают широкую известность этого писательского судилища.

Для многих литераторов третейские суды были важнее, чем суды чести. Вот как этот выбор объяснял А. С. Суворин в разговоре с С. И. Смирновой-Сазоновой:

Литературные суды чести появились позже третейских. В конце 1878 г. Г. К. Градовским и П. А. Гайдебуровым был предложен «Проект соглашения по вопросу о пределах литературной полемики», вызванный грубостью малой прессы и участившимися литературными дуэлями. Резко критикуя проект, где предлагалось выбрать совет литературных посредников, критик и публицист В. П. Буренин вспоминал, что идею этического ограничения литературной полемики выдвинул П. Д. Боборыкин «вслед за появлением резких журнальных рецензий на один из его тогдашних плохих романов».

Среди противников «суда печатной чести» Буренин называл исторического беллетриста Д. Л. Мордовцева, этнографа С. В. Максимова, юриста Н. С. Таганцева.

Буренин, конечно, не мог любить подобные судилища. С его именем связано не только несколько дел о клевете (иски В. А. Кашеваровой-Рудневой, М. М. Стасюлевича и др.), но и общественная репутация публициста, «погубившего» С. Я. Надсона.
У сторонников судов чести были свои аргументы. П. Д. Боборыкин вспоминал:

Идея 1870-х гг. воплотилась в конце века: в 1897 г. был создан Союз взаимопомощи русских писателей, при нем и начал действовать первый в России литературный суд чести. В первый состав были введены К. К. Арсеньев, В. Г. Короленко, В. А. Манасеин, Г. Н. Потанин, В. С. Соловьев, В. Д. Спасович; выбранный А. Н. Бекетов сразу вышел из числа судей. По Уставу, суд чести должен был разбирать дела «как между членами Союза, так и в случаях, касающихся профессиональной деятельности членов Союза, по заявлениям частных лиц».

Литературные суды часто пытались понять причины поступков и не спешили осуждать виноватых. Например, драматург и режиссер Е. П. Карпов обвинил писателя Д. Л. Мордовцева в клеветническом письме, опубликованном в газете «Новости» (1900). Суд решил, что публикация Мордовцева искажает факты, но «неточности эти объясняются возбужденным состоянием писавшего и сделаны без всякого умысла оклеветать обвинителя».

Защищая Ухтомского, А. В. Амфитеатров писал:

Некоторые обращения к литературным судам имеют странную подоплеку. Так, юрист С. Ф. Годлевский обратился к редакциям нескольких газет и суду чести, протестуя против критики «Русского богатства» его книги (1900). Рецензия принадлежала перу Владимира Короленко, который был очень недоволен вынесенным решением о примирении сторон:

С созданием суда чести сразу появились сатирические отклики на него. Например, В. А. Шуф сложил легенду в стихах:

Литературному суду между газетой «Речь» (в лице Корнея Чуковского) и журналом «Современный мир» посвящен репортажный рисунок, где видно, как проходили заседания: за большим столом рядом сидели общественные судьи, участники процесса и стенографистка.

Конечно, нельзя утверждать, что третейские суды или суды чести максимально успешно облагораживали нравственный климат профессионального сообщества русских литераторов и журналистов, но все-таки ощутимая польза от этических обсуждений литературных проблем была. И от визуального освещения этих дискуссий — тоже.